Чрезвычайная следственная комиссия - и всё, что вокруг неё

Мемуары столпов «царской охранки» привели меня к теме наказания: не революционеров, а их самих уже после Февральской революции.

Например, воспоминания директора департамента полиции А.Т. Васильева интересны, прежде всего, одним разделом: рассказом о заключении в Петропавловской крепости 1917 г. Он сам отметил этот парадокс: ещё вчера я хотел арестовать Керенского, а теперь он арестует меня.

Напомню, что до революции Александр Фёдорович пользовался депутатской неприкосновенностью, а после неё стал министром юстиции, т. е. командовал всеми тюрьмами и прокуратурой.

В марте 17-го была создана Чрезвычайная следственная комиссия для расследования противозаконной деятельности бывших министров и высших должностных лиц. Во главе ЧСК был поставлен Николай Константинович Муравьёв – крупнейший правозащитник дореволюционной поры.

Н.К. Муравьев

Просто глаза разбегаются при взгляде на его биографию. Он составлял завещание Л.Н. Толстого. Защищал в суде… кого он только не защищал. Вот сормовича Заломова, например. Оказывается, ещё в 1891 г. он был в ссылке в Нижнем Новгороде, познакомился у нас с Короленко и Горьким – наверное, краеведы эту фигуру знают. Революционеров защищал, крестьян защищал, даже в знаменитом Шахтинском деле 1928 г. действовал – уже на закате карьеры, при большевиках, которых он тоже когда-то защищал, до революции. Сам он считался «левым», но к коммунистам не примкнул. И не расстрелян, хотя бывал в ссылке, а умер своей смертью в горячем 36-м. А внутри этих рамок – ещё масса интересного, что я надеюсь при случае узнать.

Видимо, назначение профессионального адвоката главой Комиссии гарантировало правовой характер её действий. Но отзывы о Муравьёве не всегда восторженные; похоже, ему не хватало жёсткости в ведении дела.

Среди членов ЧСК встречаются и другие громкие имена. Е. В. Тарле, один из лучших отечественных историков советского периода. С.Ф. Ольденбург – академик, специалист по Индии и Востоку. Оба – кадеты. Я бы выделил Александра Семёновича Тагера, он мне с юности знаком по монографии «Царская Россия и дело Бейлиса». Это тоже адвокат, сродни Муравьёву. Тарле и Тагер – евреи, некоторые члены комиссии жаловались на засилие в ней евреев. Первый отделался в 1931 г. ссылкой, второй расстрелян в 39-м.

Но самым известным участником комиссии стал, довольно внезапно, Александр Блок. Он был приглашён 7 мая в качестве редактора. Требовалась обработка стенографических протоколов допросов: убрать всяческие «ну» и «вот», чтобы сделать их удобочитаемыми. Одной из задач ЧСК был вовсе не суд над арестованными, а подготовка документов для публикации и доклада Учредительному собранию, которое и должно было решить их судьбу. Блок считал очень важным именно отчёт перед народом – он был уже увлечён революционными идеями. Впрочем, для поэта подобная работа была и по-человечески интересна, и технически важна – он покидал некую заунывную воинскую службу в тылу, на которую был призван. Напомним, продолжалась Первая мировая война, которая Блоку уже не нравилась.

Александр Блок, 1921 г.

И самым ярким результатом деятельности этой многолюдной Чрезвычайной комиссии, трудившейся, между прочим, в Зимнем дворце, стал не суд над бывшими министрами, так и не случившийся, не стенограммы допросов в семи томах, опубликованные в 1924-1927 гг., а очерк Блока «Последние дни императорской власти», изданный в 1921 г.

Не могу скрыть своего восхищения перед этой работой. Я просто зачитывался ею среди ночи, хотя составлена она только на основе документов. Не многим историкам дано так живо выстроить материал, гений – он и есть гений. Ещё Пушкин и Карамзин.

История сама по себе не была для меня новой, только иные персоны стали понятнее. Блок участвовал в их допросах лично, оставил интересные заметки в записных книжках и штудировал потом протоколы. Белецкий, самый словоохотливый, – ещё один бывший директор полицейского департамента – настрочил 70 листов добровольных признаний, и Блоку надо было это всё прочесть и подготовить для отчёта. Напомню, кстати, что Белецкого его услужливость не спасла: расстрелян большевиками осенью 1918 г. наравне с теми, кто хранил в душе презрение к «черни» даже после её победы.

Петропавловская крепость в начале XX века

Но Блок к этим расправам отношения не имел: он жалел арестантов, посещая их в Петропавловской крепости вместе с Муравьёвым. Ничего не осталось в них от былого «величия», которое пытался поэт угадать в этих потрёпанных фигурах. Нет, Ренненкампф, например, – полководец, оценки которого рознятся – выглядел только «карикатурой на кавалериста».

Эту оценку подтверждает другой мемуарист – Сергей Александрович Коренев. Я просто за голову хватаюсь от этих судеб! Он офицер, воевал в Русско-японскую, потерял ногу, поэтому стал военным юристом, следователем. Его привлекли в ЧСК как профессионала – не все там были литераторы да историки! Очень ироничные воспоминания опубликовал он в эмиграции, в «Архиве русской революции». Не нравилась военным эта «керенщина» 1917 года, закончившаяся Октябрьским переворотом. Заседания, споры – и всё без конца и без результата, на что жаловался и Блок. Кажется, ЧСК повторила судьбу Временного правительства, её создавшего. Никакого крупного «криминала» на бывших не находилось – их ведь числили накануне Февраля изменниками, – а обнаруживалась штатная работа или коррупция.

С.А. Коренев

Коренев описал деятельность Комиссии вплоть до 25 октября 1917 г. Затем он сам сумел эмигрировать в Латвию, где и жил вполне прилично, пока в 1940 г. эта страна не «вернулась» вдруг в Советскую империю. Коренев был арестован и умер через три года в ссылке.

И ещё одну картину арестантского заключения «бывших» в Петропавловке даёт навещавший их врач Иван Иванович Манухин. Этот беспокоился, в первую очередь, о том, чтобы заключённые меньше болели и лучше питались. Между прочим, бывший премьер Б.В. Штюрмер не дожил до суда, которого и не было, а умер от уремии в тюремной больнице в августе 1917-го. Я знаком с этим персонажем в негативном контексте: интриган и карьерист. Но всё-таки не должен и такой человек умирать под арестом. Было ему 69 лет, и можно предположить, что условия заключения обострили болезнь.

Заключённых ещё больше беспокоило не здоровье, а отношение охраны. «Разложение» армии проявлялось и в поведении гарнизона крепости. Солдаты не понимали, зачем давать «бывшим» молоко, если можно их просто убить. Прямо сейчас, не дожидаясь суда. Вряд ли они знали арестантов прежде, исключая знаменитого военного министра Сухомлинова. Но угрозы расправы были вполне реальными. Настоящие митинги проходили в крепости, когда успокаивать бушевавших солдат приезжал, например, один из лидеров эсеров и Петросовета Михаил Гоц. Или будущий нарком просвещения Луначарский.

Манухин добивался перевода своих пациентов в тюремные больницы, где условия для лечения были лучше. Оттуда многие из них сумели после Октября уйти и спаслись от угрожавшей мясорубки. Муравьёв был не против. Самое известное исключение – кадеты Шингарёв и Кокошкин, убитые в Мариинской больнице 7 января 1918 г. Правда, были они не «бывшими» по февральскому счёту, а министрами и депутатами Учредительного собрания. Но после Октября и роспуска Учредилки разницы для матросов уже не было.

Я смотрел на днях заново старый советский фильм «Депутат Балтики». Ах, какие милые там матросы! Расстреляли только одного грабителя, но перед народом и с общего согласия. Помню ещё сцену казни персонажа Глузского в «Тихом Доне» Герасимова, по Шолохову. Там «корниловского» есаула Калмыкова убивают в августе 17-го, не доведя до суда: если не мы их, то они нас. Лживость этих сцен в том, что не ставили «бывших» к стенке и не расстреливали изящно, а убивали чем попало, навалившись толпой, – так что тело потом в морге еле опознать.

И как будто без разницы было «черни», кого именно убивать. Месть неуёмная за свои бывшие унижения? Не знаю. Но это тоже террор – убийство человека по социальной принадлежности, не за поступки.

От такой смерти доктор Манухин многих сумел спасти. Причём пользовался он и своей дружбой с Горьким, которого лечил до революции от туберкулёза. Алексей Максимович после Октября за многих хлопотал, и рассказы об этом могут вызывать лишь уважение.

И.И. Манухин и Максим Горький, 1914 год

Но давайте развеем ещё один штамп. Забывается, что в Советском правительстве были с декабря по март, до заключения Брестского мира, и левые эсеры. Наркомат юстиции взял на себя Исаак Захарович Штейнберг – и он способствовал освобождению арестантов. Под денежный залог. Убийство Шингарёва и Кокошкина ему «помогло» – он устроил в Совнаркоме громкий скандал, хотя и не смог достать преступников. О его гуманности написали и Манухин, и Васильев, причём последний, явный антисемит, не нашёл тёплых слов. Штейнберг сумел потом уехать из большевистской России в 1923 г. и выжил в самые страшные годы.

И надо признать, что первое время после Октября людей отпускали – настоящий террор развернулся летом-осенью 18-го. Отпускали потому, наверное, что времени не было с арестантами возиться: ясно было, что это «бывшие», да «мелочь», а есть враги поважнее.

Однако ушли от суда и все мои жандармы-мемуаристы: Заварзин, Герасимов, Мартынов. А это были люди серьёзные, для революционеров – матёрые враги. Они не отправляли людей на виселицу – они ловили с поличным и передавали в суд. Но суд был военным и смертных приговоров не стеснялся. Где здесь справедливость?

А расстреляны фигуры известные и знаковые, вроде Протопопова и Щегловитова (МВД, Минюст). За Ренненкампфом был эпизод с карательной экспедицией 1905/1906 г. Его вытащила вначале из Петропавловки жена, вывезла в Таганрог, но там большевики его в 1918 г. казнили…

Наверное, упомянутому Белецкому было бы достаточно нескольких месяцев ареста и запрета занимать государственные должности. Жизнь без казённой пенсии стала бы для «бывшего» сама по себе наказанием. Почему нельзя было за восемь месяцев работы ЧСК выработать подобный шаблон и применить его официально? И народ увидит, что дело движется, и провинившийся наказан. Тогда и было бы меньше поводов для внесудебных расправ, для «красного террора». Ведь большевики пришли к власти, играя на том, что Временное правительство ничего не сделало…

Но какая задача для юристов! Они же хотели судить «бывших» за нарушения действовавших законов. За внедрение «провокаторов», вроде Малиновского, не только к большевикам, но и в Думу. За желание разогнать эту самую Думу, действовавшую вполне легально. За финансирование черносотенной прессы. За превышение полномочий и фабрикацию в деле несчастного Бейлиса.

Монархисты писали потом в эмиграции, что ничего против них не было найдено, особенно в деле шпионажа и сепаратного мира с Германией. Поэтому я выбросил в макулатуру один том из сочинений А.Н.Толстого – с его пьесами, «Заговором императрицы», в частности. Соавтором выступал Павел Елисеевич Щёголев, участвовавший в 17-м году в деятельности ЧСК. Именно он значится редактором наследия Комиссии: «Падение царского режима» М.-Л., т.1-7, 1924-1927 гг. Однако Щёголев баловался мистификациями, используя изученное. Это был не Блок …

А из того, что Комиссия не довела дела до суда, ещё не следует, что не найдено вообще ничего. Однако, признаёт современный историк, Нюрнбергского трибунала не вышло. Жаль, потому что прецедент был бы замечательный. Возможно, требовались некие политические решения, чтобы вывести законников из правового тупика. И хоть какая-то стабильность в положении победителей.

До встречи, до связи.

И.М., 13.09.23

P.S. Я оставляю за собой право на ошибку: быть может, о чём-то я написал поспешно, и дальнейшее чтение изменит мою позицию. Кроме того, немало других деталей просилось на эти страницы, но внимание ваше и время моё не резиновые ))

Эта публикация в соцсетях